Бремя страстей человеческих - Страница 182

182

Однажды вечером в начале февраля Филип сказал ей, что пойдет обедать к Лоусону – тот устраивал в мастерской вечеринку по случаю дня рождения – и вернется поздно; Лоусон купил в кабачке на Бик-стрит несколько бутылок их любимого пунша, и они надеялись весело провести вечер. Милдред спросила, будут ли там женщины, Филип ответил, что приглашены только мужчины; они просто посидят, поболтают и покурят. Милдред казалось, что им будет не очень-то весело; будь она художником, она непременно пригласила бы с полдюжины натурщиц. Она легла спать, но заснуть не могла, и вдруг ее осенило: она встала и заперла входную дверь на задвижку. Филип вернулся около часа ночи, Милдред услышала, как он выругался, найдя дверь запертой. Она поднялась с постели и открыла дверь.

– Зачем ты заперлась? – сказал он. – Извини, что я тебя поднял.

– Я оставила дверь открытой. Понять не могу, что с ней случилось.

– Иди скорей обратно в постель, а то простудишься.

Он вошел в гостиную и зажег газ. Она последовала за ним и подошла к камину.

– Хочу погреть ноги. Они совсем заледенели.

Он сел и стал снимать ботинки. Глаза его блестели, щеки пылали. Она подумала, что он выпил.

– Тебе было весело? – спросила она с улыбкой.

– Да, я чудесно провел время.

Филип был совершенно трезв, но все еще возбужден веселыми разговорами и смехом. Этот вечер напомнил ему жизнь в Париже. У него было отличное настроение. Он вынул из кармана трубку и набил ее.

– Разве ты не собираешься лечь? – спросила она.

– Пока нет. Сна ни в одном глазу. Лоусон был великолепен. С самого моего прихода и до конца вечера он слова никому не дал сказать.

– О чем же вы говорили?

– А Бог его знает о чем! Обо всем на свете. Поглядела бы ты, как мы кричали наперебой во все горло и никто друг друга не слушал.

Филип рассмеялся от удовольствия при одном воспоминании, и Милдред тоже рассмеялась. Она была уверена, что он выпил больше, чем следует. На это она как раз и рассчитывала. Уж она-то знала мужчин.

– Можно мне сесть? – спросила она.

Не успел он ответить, как она уже сидела у него на коленях.

– Если ты не собираешься ложиться, тебе лучше накинуть халат, – заметил он.

– Ничего, мне приятно и так. – Обняв его за шею и прижавшись щекой к его щеке, она спросила: – Отчего ты со мной такой нехороший?

Он попытался встать, но она его не пустила.

– Я люблю тебя, Филип.

– Не болтай чепухи.

– Это не чепуха, это правда. Я без тебя жить не могу. Я хочу тебя.

Он освободился от ее объятий.

– Пожалуйста, отойди. Не валяй дурака и не ставь меня в идиотское положение.

– Я люблю тебя, Филип. Я тебе сделала много плохого, дай мне это загладить. Так больше продолжаться не может, это противно человеческой натуре.

Ему удалось соскользнуть с кресла, и она осталась одна.

– Поздно!

Она разразилась душераздирающими рыданиями.

– Но почему? Как ты можешь быть таким жестоким?

– Наверно, я тебя слишком любил. Страсть перегорела без остатка. Самая мысль о близости приводит меня в ужас. Я не могу на тебя сейчас смотреть, не вспоминая и Эмиля, и Гриффитса. Тут уж ничего не поделаешь: наверно, все дело в нервах.

Она схватила его руку и осыпала ее поцелуями.

– Не смей! – закричал он.

Она снова упала в кресло.

– Я больше так не могу. Если ты меня не любишь, я лучше уйду.

– Не дури, тебе некуда уйти. Можешь тут жить, сколько захочешь, но лишь при одном условии: мы будем друзьями и только.

Тогда она вдруг перестала изображать неутоленную страсть и засмеялась мягким, вкрадчивым смешком. Подбежав к Филипу, она прижалась к нему. Голос ее стал тихим и заискивающим.

– Ну, не будь же глупышкой! Ты, видно, просто боишься. Ты еще не знаешь, какой я могу быть хорошей.

Она потерлась щекой о его лицо. Ее улыбка показалась Филипу отвратительным оскалом, а чувственный блеск ее глаз вызывал у него ужас. Он отшатнулся.

– Ни за что! – сказал он.

Но она его не отпускала. Ее губы искали его рот. Он схватил ее руки, с силой оторвал их от себя, оттолкнув ее прочь.

– Ты мне противна, – сказал он.

– Я?

Чтобы удержаться на ногах, она схватилась одной рукой за каминную полку. Мгновение она смотрела на него молча, на щеках у нее выступили красные пятна. Она грубо и злобно захохотала.

– Ах, это я тебе противна?..

Она остановилась, перевела дух, а потом вылила на него целый поток бешеной брани. Она кричала истошным голосом. Она ругала его всеми похабными словами, какие могла припомнить. Она выкрикивала такие непристойности, что просто ошеломила Филипа; она ведь всегда была до того жеманной и так возмущалась всякой грубостью, – ему и в голову не приходило, что ей известна такая грязная ругань. Она подбежала и приблизила свое лицо чуть не вплотную к его лицу. Черты ее были искажены ненавистью, она захлебывалась и брызгала слюной.

– Я тебя никогда не любила, ни единой минуты, я только водила тебя за нос, с тобой была такая тоска, у меня от тебя челюсти сводило со скуки, я тебя ненавидела, я бы не позволила тебе и пальцем меня коснуться, если бы не деньги; меня мутило, когда ты меня целовал, как мы над тобой смеялись, Гриффитс и я! Какой же ты болван! Болван! Болван!

И она снова разразилась отвратительной руганью. Она обвиняла его во всех пороках; кричала, что он скупердяй, сквалыга, что с ним помрешь от тоски, что он чванный эгоист. Она злобно насмехалась над всем, что ему было дорого. Наконец она повернулась к двери, истерически выкрикивая обидные, грязные слова. Схватившись за ручку двери, она распахнула ее настежь. Потом повернулась и бросила ему в лицо оскорбление, которое, как она знала, одно только и могло причинить ему боль. Она вложила в это слово всю свою ярость, весь свой яд. Она выплюнула ему в лицо:

182